В холодные дни Изюмка больше всего любил свой подпечек. Там и тепло, и дремать приятно. И бездельничать. Постепенно Изюмка так обленился, что и вылезать из подпечка не желал.
читать дальше
— Подай мне сюда обед, Гномыч! — захрюкал он, почуяв, как вкусно пахнет тушёной капустой.
— Ещё что? — возмутился Гном Гномыч. — Уж и обед ему подавай в подпечек!
— Боишься, как бы я так не отъелся, что и наружу не вылезу? — спросил Изюмка.
— Вполне возможно. Но не в этом дело. Боюсь дру~ того. Вдруг ты двигаться разучишься совсем. Придётся мне тебя на себе таскать. Забудешь, что у тебя и ноги-то есть.
Изюмка расхохотался. Однако после обеда у него пропало настроение смеяться. Гномыч открыл дверь во двор и сказал: — А ну иди погуляй. Тебе полезно.
— Там же холодно! — захныкал Изюмка, уже привыкший к теплу.
— А ты побегай, попрыгай — вот и согреешься! — ответил Гномыч и тут же захлопнул за ним дверь.
Изюмка остался снаружи. Потоптался на крыльце — замёрз, волей-неволей пришлось бегать. Обежал все кротовые холмики. А когда выбрался на просёлок, уже больше не мёрз. На развилке дороги повстречал он мышку Кишмишку, и они пошли вместе, весело болтая.
— Мне на холоде всегда так есть хочется, — признался Изюмка. — А тебе — нет?
— Мне тоже, — подтвердила Кишмишка. — Но как я помню, ты и в тепле тоже всегда больше меня ел.
Так за разговорами они очутились возле какой-то замёрзшей лужи. Лужа была покрыта молодым ледком, потому что старый, толстый лёд вырубили крысы и снесли к себе в погреба. Чтобы летом делать мороженое. Теперь на луже ледок был новенький и гладкий как зеркало.
— Я покатаюсь немножко, — сказала Кишмишка. — Но ты смотри, на лёд не заходи: он тонкий, такого толстого поросёнка не выдержит.
— Кто это — толстый поросёнок? — удивлённо переспросил Изюмка.
— Ты! — крикнула Кишмишка и пробежалась по тонкому ледку до противоположного берега. Бежит, попискивает по-своему, по-мышиному.
— Ты что же, думаешь, я побоюсь на лёд выйти? — крикнул ей Изюмка, когда Кишмишка повернула назад.
— Побоишься, — сказала мышка. — Под таким толстячком он обязательно проломится.
— А вот и не проломится! — упрямо закричал Изюмка и шагнул вперёд.
Кишмишка удивлённо посмотрела на него.
— Такой ты смелый? — говорили её глазки-бусинки.
— Такой! — ответил Изюмка и покатился на острых копытцах по тонкому льду.
Сначала было слышно только, как ледок слегка потрескивает. Но когда Изюмка выкатился на середину лужи, лёд вдруг сразу прогнулся под поросёнком и затрещал. Изюмка по самую грудь очутился в воде, а Кишмишка во всю мочь принялась звать на помощь.
Изюмка же только хрюкал и, обламывая лёд, сам стал выбираться на берег. Тут, услышав крики, прибежал и Гномыч. А Кишмишка поспешила сообщить ему:
— Изюмка под лёд провалился!
Разумеется, Гномыч теперь и сам видел, что произошло. Схватил он в охапку промокшего до нитки поросёнка и быстро-быстро побежал с ним домой. А Кишмишка — за ними следом. И всю дорогу приговаривала:
— Гномушка, миленький, не ругайте его, пожалуйста. Он такой смелый. Я бы никогда не подумала, что он решится на лёд выйти.
Дома Гномыч уложил Изюмку в постель, вскипятил ему чаю. А Кишмишка побежала домой рассказывать своей родне, какой смелый поросёнок Изюмка.
Тем временем Изюмка сидел на кровати и попивал чай с мёдом. Гномыч подложил в печку побольше дров, сел на край Изюмкиной кровати и спрашивает:
— Ну так как же всё это случилось?
— Как, как! Кишмишка говорит: тебе, мол, слабо на лёд выйти. Тебя, говорит, такого большого поросёнка, ни один лёд не выдержит!
— Так она сказала? — удивился Гномыч. — «Тебя, такого большого»?
— Ну не совсем так. «Такого толстого», она сказала, если быть точным.
— А-а! Тогда понятно. Ну, а дальше? — кивнул Гномыч.— А я ей в ответ: а вот и не слабо!
— Теперь я понимаю, почему Кишмишка так восторгалась тобой. Да, я вижу, ты и сам собой тоже доволен.
— Люблю быть смелым, — скромно улыбаясь, признался Изюмка.
— Я тоже люблю смелых, — сказал Гномыч, а затем, помолчав, добавил: — Но не люблю хвастливых и тщеславных.
— Это кто такие — тще-тще-славные? Это которые очень славные?
— Нет, это которые очень любят славу и ради этого всем на свете готовы пожертвовать.
— А я-то тут при чём?
— При том, что ты из тщеславия на тонкий лёд пошёл. Перед Кишмишкой похвалиться хотел и доказать ей, что ты совсем и не толстый.
Изюмкино самодовольство исчезло, словно дым. Вид у него был такой грустный, что Гномыч в конце концов сжалился над ним и сказал:
— Ладно! Бывает такое со всеми. Я вот, к примеру, когда был маленьким...
У Изюмки даже глаза от радости заблестели.
— Расскажи, расскажи, Гномыч, как ты был маленьким! — закричал он.
— Я и рассказываю... Маленьким я очень летать любил.
— На чём?
— Ни на чём. Сам, на своих крыльях. Тогда у меня ещё крылышки были.
— Ой, крылышки! Какие?
— Тоже маленькие. Чтобы с цветка на цветок порхать.
— И ты порхал? — удивлялся всё больше Изюмка.
— Порхал. Было у меня тогда много друзей. Я в ту пору лично знал всех сверчков, всех кузнечиков и даже сердитых шмелей.
И очень я любил летать вместе с одной красивой стрекозочкой. У неё крылья были большие, прозрачные. Как стекло. И большие красивые глаза. Один раз стрекоза и говорит мне: полетим на ту сторону ручья. Мне бы сказать: не могу, у меня ведь крылышки-то маленькие. А я постеснялся. Ну мы и полетели.
— И что дальше?
— Ничего. Упал я в воду.
— Ой! Но не утонул?
— Нет, как видишь. Лето было. Вылез я на берег, на солнышко, быстро обсушился. Только летать долго ещё потом не мог. Помню, был концерт. Кузнечики на скрипках играли, сверчки в барабаны били. А я пока без крыльев-то туда добрался, концерт уже закончился. Да, многих гномиков тщеславие до добра не доводит.
«И поросят тоже», — подумал Изюмка.